Неточные совпадения
Я стоял сзади одной толстой дамы, осененной розовыми перьями; пышность ее платья напоминала времена фижм, а пестрота ее негладкой
кожи — счастливую эпоху мушек из черной тафты. Самая большая бородавка на ее
шее прикрыта была фермуаром. Она говорила своему кавалеру, драгунскому капитану...
Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой
кожи на
шее и плечах и особенно правильный нос — все это было для меня обворожительно.
Он видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает
шею вбок,
шея у него длинная, жилистая,
кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну точку.
Губы у него были яркие,
кожа лица и
шеи бескровно белая и как бы напудренная там, где она не заросла густым волосом, блестевшим, как перо грача.
В синем табачном дыме, пропитанном запахом
кожи, масла, дегтя, Самгин видел вытянутые
шеи, затылки, лохматые головы, они подскакивали, исчезали, как пузыри на воде.
В самом деле было неудобно: Дуняша покачивала голову его, жесткий воротник рубашки щипал
кожу на
шее, кольцо Дуняши больно давило ухо.
«Как ни наряди немца, — думала она, — какую тонкую и белую рубашку он ни наденет, пусть обуется в лакированные сапоги, даже наденет желтые перчатки, а все он скроен как будто из сапожной
кожи; из-под белых манжет все торчат жесткие и красноватые руки, и из-под изящного костюма выглядывает если не булочник, так буфетчик. Эти жесткие руки так и просятся приняться за
шило или много-много — что за смычок в оркестре».
Она даже не радела слишком о своем туалете, особенно когда разжаловали ее в чернорабочие: платье на ней толстое, рукава засучены,
шея и руки по локоть грубы от загара и от работы; но сейчас же, за чертой загара, начиналась белая мягкая
кожа.
Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки, то есть с черными как смоль волосами и глазами, и в то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое лицо, и, наконец, те нежные лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною
кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою
шеей, с неуловимою грацией в позе и движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
Из тех трех женщин, которые
шили, одна была та самая старуха, которая провожала Маслову, — Кораблева, мрачного вида, насупленная, морщинистая, с висевшим мешком
кожи под подбородком, высокая, сильная женщина, с короткой косичкой русых седеющих на висках волос и с волосатой бородавкой на щеке.
— Она и теперь в конюшне стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая одной рукой то место, где у других людей бывает
шея, а у него из-под ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка
кожи, как у бегемота. — Мне на што ее, вашу метлу.
— И не будешь, Ракитка, никогда в его
коже не будешь. Ты мне башмаки будешь
шить, Ракитка, вот я тебя на какое дело употреблю, а такой, как я, тебе никогда не видать… Да и ему, может, не увидать…
Он советовал остаться на Нахтоху, заняться охотой, добыть
кож и
сшить новую обувь.
С 12 по 16 ноября мы простояли на месте. За это время стрелки ходили за брусникой и собирали кедровые орехи. Дерсу выменял у удэгейцев обе сырые
кожи на одну сохатиную выделанную. Туземных женщин он заставил накроить унты, а
шили их мы сами, каждый по своей ноге.
— Я в этом деле умнее самого квартального! У меня, брат, из
кожи хоть голицы
шей!
Бывает и так, что, кроме хозяина, застаешь в избе еще целую толпу жильцов и работников; на пороге сидит жилец-каторжный с ремешком на волосах и
шьет чирки; пахнет
кожей и сапожным варом; в сенях на лохмотьях лежат его дети, и тут же в темном я тесном углу его жена, пришедшая за ним добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно прибывшая из России семья.
— Гаршнеп вдвое меньше бекаса; складом, носом, ногами и пестрым брюшком совершенно сходен с дупелем, а перьями — и с бекасом и с дупелем; только пестрины у него на спине несколько темнее и красноватее, имеют сизо-зеленоватый, как будто металлический отлив;
кожа на
шее толста и мясиста, очевидно для того, чтоб могли расти из нее длинные перышки и косички.
Хвостовые перья сверху пестрые, а снизу почти белые; над хвостом, под коричневыми длинными перьями, уже с половины спины лежат ярко-белые перья с небольшими копьеобразными крапинками; на
шее, под горлышком, перышки светлы, даже белесоваты; глаза небольшие, темные,
шея длиною в три вершка; нос темно-рогового цвета, довольно толстый, загнутый книзу, в два вершка с половиною; крылья очень большие, каждое длиною в две четверти с вершком, если мерить от плечевого сустава до конца последнего пера; хвост коротенький; ноги в четверть длиною, пальцы соразмерные; цвет
кожи на ногах темный, пальцы еще темнее, ногти совсем черные, небольшие и крепкие.
Время любви прошло, распухшая
кожа на
шее косачей опадает, брови прячутся, перья лезут… пора им в глухие, крепкие места, в лесные овраги; скоро придет время линять, то есть переменять старые перья на новые: время если не болезни, то слабости для всякой птицы.
Когда-то давно Ганна была и красива и «товста», а теперь остались у ней
кожа да кости. Даже сквозь жупан выступали на спине худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая
шея и сморщенное лицо делали Ганну старше ее лет, а обмотанная бумажною шалью голова точно была чужая. Стоптанные старые сапоги так и болтались у ней на ногах. С моста нужно было подняться опять в горку, и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного дух: у ней давно болела грудь.
Тамара с голыми белыми руками и обнаженной
шеей, обвитой ниткой искусственного жемчуга, толстая Катька с мясистым четырехугольным лицом и низким лбом — она тоже декольтирована, но
кожа у нее красная и в пупырышках; новенькая Нина, курносая и неуклюжая, в платье цвета зеленого попугая; другая Манька — Манька Большая или Манька Крокодил, как ее называют, и — последней — Сонька Руль, еврейка, с некрасивым темным лицом и чрезвычайно большим носом, за который она и получила свою кличку, но с такими прекрасными большими глазами, одновременно кроткими и печальными, горящими и влажными, какие среди женщин всего земного шара бывают только у евреек.
Он сел писать. Она прибирала на столе, поглядывая на него, видела, как дрожит перо в его руке, покрывая бумагу рядами черных слов. Иногда
кожа на
шее у него вздрагивала, он откидывал голову, закрыв глаза, у него дрожал подбородок. Это волновало ее.
Больному собирают сзади на
шее кожу рукой, сколько можно захватить, протыкают все захваченное тело ножом, отчего происходит широкая и длинная рана по всему затылку, и продевают в эту рану холстинную тесемку, довольно широкую, почти в палец; потом каждый день, в определенный час, эту тесемку передергивают в ране, так что как будто вновь ее разрезают, чтоб рана вечно гноилась и не заживала.
А сквозь нарочито преувеличенный шум и гам, легко, как
шило сквозь гнилую
кожу, — проходил неутомимый язык Тиунова...
Кожа на висках у хозяйки почти голубая, под глазами лежали черноватые тени, на тонкой
шее около уха торопливо дрожало что-то, и вся эта женщина казалась изломанной, доживающей последние дни.
Кожа на лице,
шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта
кожа разорвется вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми черными глазами.
У графини в доме начались исподволь важные перемены; с окон сняли сторы из равендука и велели вымыть, замки было велено вычистить кирпичом с квасом (суррогат уксуса); в передней, где ужасно пахло
кожей, оттого что четыре лакея
шили подтяжки, выставили зимнюю раму.
По грубости
кожи, глубоким морщинам, резкообозначенным жилам на
шее, лице и руках, по неестественной сутуловатости и кривому, дугообразному положению ног видно было, что вся жизнь его прошла в непосильной, слишком тяжелой работе.
А когда очнулся, то увидал, что сидит в овраге и на груди у него болтаются оборванные подтяжки, брюки лопнули, сквозь материю жалобно смотрят до крови исцарапанные колени. Всё тело полно боли, особенно болела
шея, и холод точно
кожу с него сдирал. Запрокинувшись назад, Евсей посмотрел на обрыв, — там, под белым сучком берёзы, в воздухе качался ремень тонкой змеёй и манил к себе.
Мы шли по Терской области. Шакро был растрёпан и оборван на диво и был чертовски зол, хотя уже не голодал теперь, так как заработка было достаточно. Он оказался неспособным к какой-либо работе. Однажды попробовал стать к молотилке отгребать солому и через полдня сошёл, натерев граблями кровавые мозоли на ладонях. Другой раз стали корчевать держидерево, и он сорвал себе мотыгой
кожу с
шеи.
— Дело в том, Мюллер, — рассуждал Сергей, выпячивая грудь так, что ясно обрисовались ребра под тонкой натянутой
кожей, — дело в том, Мюллер, что есть еще девятнадцатое упражнение — подвешивание за
шею в неподвижном положении. И это называется казнь. Понимаешь, Мюллер? Берут живого человека, скажем — Сергея Головина, пеленают его, как куклу, и вешают за
шею, пока не умрет. Глупо это, Мюллер, но ничего не поделаешь — приходится.
Тонкую белую
шею шерстила и натирала жесткая материя, и изредка движением обеих рук Муся высвобождала горло и осторожно нащупывала пальцем то место, где краснела и саднила раздраженная
кожа.
Пётр поворачивается, как волк, не сгибая
шеи, приподнимает фату и сухими губами, носом тычется в щёку, чувствуя атласный холод её
кожи, пугливую дрожь плеча; ему жалко Наталью и тоже стыдно, а тесное кольцо подвыпивших людей орёт...
Летом на белой
шее и румяном, отшлифованном лице Натальи явились какие-то красненькие точки; мелкие, как уколы иголки, они всё-таки мешали ей, и дважды в неделю, перед сном, она усердно втирала в
кожу щёк мазь медового цвета.
В этом Яков видел нарастание всеобщей глупости, сам же он жил страхом не выдуманным, а вполне реальным, всей
кожей чувствуя, что ему на
шею накинута петля, невидимая, но всё более тугая и влекущая его навстречу большой, неотвратимой беде.
Она рослая и широкоплечая, с крутыми плечами;
шея и грудь у нее роскошны; цвет
кожи смугло-желтый, цвет волос черный, как тушь, и волос ужасно много, достало бы на две куафюры.
Синие, сильно вздутые жилы на лбу, висках,
шее и на руках, серовато-бледная
кожа, с той матовой прозрачностью, какая замечается у больных в последнем периоде чахотки, — все это были самые верные признаки, что Гаврило Степаныч не жилец на белом свете, и я только удивлялся, как Мухоедов не замечал всего этого…
Бешметев, несмотря на внутреннее беспокойство, чуть не вскрикнул от удивления: так была она хороша с своею стройною талиею, затянутою в корсет, с обнаженными руками и
шеею, покрытыми белою и нежною
кожею, с этим умным, выразительным лицом, оттененным роскошными смолистыми кудрями.
у меня валенки
кожей обшиты — идти нельзя, скользко, — а я приехал по церковной надобности не с пустыми руками. Помилуй бог, какой орловчин с
шеи рванет и убежит, а мне догонять нельзя».
На смуглой
шее около розового, прозрачного уха трепетала
кожа, обнаруживая быстрое движение крови в её жилах, на подбородке являлась ямка всякий раз, когда улыбка открывала её белые мелкие зубы, и от каждой складки её платья веяло раздражающим соблазном.
Суровая, угловатая худоба тёти Лучицкой колола ему глаза; он не мог видеть её длинной
шеи, обтянутой жёлтой
кожей, и всякий раз, как она говорила, — ему становилось чего-то боязно, точно он ждал, что басовые звуки, исходившие из широкой, но плоской, как доска, груди этой женщины, — разорвут ей грудь.
«Плохие игрушки!» — сказал бы он сам себе, если бы имел время размыслить над этим. В его голове толпились еще некоторое время леса мачт, фантастические узоры, отдельные, мертвые, как он сам, слова, но скоро все кончилось. Пэд сочно хрипел, и это были последние пары. Матросы, подбежав к капитану, с содроганием увидели негра: лицо Пэда было черно, как чугун, даже
шея приняла синевато-черный цвет крови, выступившей под
кожей.
К брату Ариадны приехал погостить его университетский товарищ Лубков, Михаил Иваныч, милый человек, про которого кучера и лакеи говорили: «за-а-нятный господин!» Этак среднего роста, тощенький, плешивый, лицо, как у доброго буржуа, не интересное, но благообразное, бледное, с жесткими холеными усами, на
шее гусиная
кожа с пупырышками, большой кадык.
Тихий барин сидел в тени берёз за большим столом, в одной руке он держал платок, а другою, с циркулем в ней, измерял что-то на листе ослепительно белой бумаги. И сам он был весь белый, точно снегом осыпан от плеч до пят, только
шея, лицо и шляпа — жёлтые, разных оттенков, шляпа — ярче, а
кожа темнее. Над ним кружились осы, он лениво взмахивал платком и свистел сквозь зубы.
— А про это — молчок! По
коже —
шило, по жизни — рыло… Иная жизнь, иное и поведенье моё будет.
Они складывают две
кожи шерстью наружу, протыкают рыбьими костями и
сшивают жилами. Так же они делают рубахи, штаны и сапоги. Железа у них тоже нет.
Но Вера Львовна не могла спать. Ей стало душно в тесной каюте, и прикосновение бархатной обивки дивана раздражало
кожу ее рук и
шеи. Она встала, чтобы опять выйти на палубу.
Если удар придется по крылу, то так его повреждает, что птица не может уже лететь, если же удар сложенных когтей угодит вдоль утки, то разрежет ей всю спину от репицы до
шеи и заворотит
кожу на сторону: пух и перья полетят по воздуху, и ошеломленная утка, перевертываясь как кубарь в воздухе, падает на землю; сокол взмоет вверх, увидит, где упала его добыча, и прямо уже опускается на нее.
Все, не исключая и только что вышедшего Савелия, было донельзя грязно, засалено, закопчено, так что было странно видеть среди такой обстановки белую
шею и тонкую, нежную
кожу женщины.
Одевались они в звериные шкуры и
шили одежду из рыбьей
кожи.